Потомственный морзверобой

Потомственный морзверобой

 

Я приходила к герою моего рассказа по вечерам, когда он возвращался с очень красивого озера Имтук, обрамлённого высокими горами и расположенного недалеко от эскимосского селения Сиреники — Сигинык.

Летом на берегу озера вырастают палатки, оживают поставленные здесь избушки. Сирениковцы семьями устремляются сюда. Оно и понятно. Здесь свежий воздух, прекрасная рыбалка, живописные места. А зимой процветает подлёдный лов трески — укак. Иному удачливому рыболову попадает рыбка весом до четырёх килограммов!

Едут сюда люди кто на чём: кто на мотонартах, а кто на обычных нартах. Запряг собачек — и на Имтук!

Николай Гальгаугье — потомственный охотник. Никогда дома без дела не сидит, даже будучи на пенсии. Постоянно на собачках выезжает в тундру, не изменяя традиционному виду транспорта, когда многие пересели на снегоходы.

Собачки всегда были надёжными и верными помощниками и у его деда, и у отца.

Но не только этот традиционный вид транспорта предпочитает он. Собачки — для тундры. А для моря — байдара. Настоящая эскимосская кожаная байдара, чей деревянный остов собирается без единого гвоздя, где каждая деталь закреплена кожаным ремнём.

Конечно, и тут не обойтись без требований нынешнего времени, вот и строил Николай байдару так, чтобы удобно было ставить двигатель и не прорубать для него колодец в середине лодки, у которой для повышения грузоподъёмности дно было плоским. Жизнь всегда вносит свои коррективы.

Николай был удивительным собеседником. Он очень много знал, всем интересовался. Мог часами рассказывать об истории своего села, о жизни своих предков, о традициях и обычаях эскимосов. До седьмого колена знал свою родословную. Сетовал на то, что законы предков перестали соблюдаться, что и привело к уменьшению численности морзверя. А всё потому, что люди сами же с небрежением относятся к природе, загрязняют побережье, после добычи остаётся много отходов, тогда как испокон веку использование морских животных у эскимосов было безотходным.

Много лет прожил Николай на земле своих предков. Всякое случалось в его долгой жизни, но всегда он оставался верен главному — следованию правилам жизни отцов и дедов. Эти правила были усвоены им до мелочей. Может, как раз это и спасало его не раз, помогало выжить в труднейших ситуациях.

Родную землю исходил пешком вдоль и поперёк. Когда потребовались охотники на остров Врангеля, поехал туда. Там ещё жив был знаменитый охотник Нанаун, дальний родственник Николая. И с ним вместе Николай прошагал по всему острову, добывая канадского гуся и заготавливая птицу на зиму, — подсаливали тушки и закладывали в бочки. А на северную сторону острова он ходил вместе с другим охотником — Чайвыргиным, с которым они добыли много моржей.

Прижились там и олени, которых на остров завезли в 1928—1929 годах, когда он начал вновь обживаться и на нём был установлен государственный флаг РСФСР.

Есть там и Мамонтова река. Названа так потому, что находили там множество бивней мамонта, в давние времена в изобилии водившихся на острове.

Однажды по весне пришли они с Нанауном к охотничьей избушке. Николай остался готовить чай, а Нанаун пошёл добывать корм для собак, которых тоже нужно было кормить, и где-то задержался надолго. Забеспокоился Николай, пошёл посмотреть, что с его товарищем?

Видит, вдалеке что-то то белеет, то чернеет. Присмотрелся повнимательней, а это белый медведь и Нанаун. Нанаун схватил его за шею и держит. Николай метнулся к избушке, схватил винтовку, побежал к Нанауну, кричит ему, чтобы тот голову в сторону отвернул. Выстрелил и уложил медведя.

Родители Николая жили на мысе Атхалъхагми (Лесовском), на Аване и Имтуке. Сам он досконально изучил эти места и в любую погоду, хоть днём, хоть ночью, хоть в пургу мог без труда пройти по здешним дорогам.

На мысе Лесовский он охотился на морзверя, ставил сетку на нерпу, чему его хорошо научил ещё дед. Во время охоты день для Николая пролетал быстро и незаметно, за работой он совсем не замечал времени.

В Сингаке тоже находились его охотничьи угодья, где он промышлял нерпу и песца, ловил рыбу.

Часто были у него встречи и с белым медведем. Одна из них произошла в 1972 году. Повадился тогда умка поедать корм, который Николай оставлял для собак у своей избушки, а однажды и на самого Николая бросился. Пришлось снова применять оружие. Всякое в жизни бывало.

Николай привык к длительным переходам по побережью, проходя от мыса Лесовского до Пловера.

Однажды лёд, по которому он проходил, растрескался, одна из собак упала в воду, пришлось закидушкой её вытаскивать. Вообще, собаки не раз помогали ему в сложных ситуациях. И тогда они его выручили. Правда, одну из добытых нерп пришлось выпустить, отрезать верёвку, чтобы самому выбраться на берег, памятуя о наказах отца, который говорил, что в таких случаях лучше пожертвовать добычей, но самому остаться в живых.

Атхалъхак, где стояла промысловая избушка Николая, — бывшее эскимосское поселение, в котором оставались землянки эскимосов — нынлю. Иной раз, рассказывал он, слышал, как кто-то в коридоре шумит, возится. Это духи предков. Разговаривал с ними, подкармливал, как это всегда было принято у эскимосов.

Как-то поутру проснулся, а чайник даже не остыл за ночь. Такую заботу духи о нём проявляли.

Старики всегда говорили, что духи предков только добра ныне живущим желают, никогда нельзя забывать о них. Вот и Николай при каждой своей добыче всегда кормил их.

От своего отца он слышал немало рассказов, повествующих о жизни предков. Один из таких рассказов запомнился ему особенно.

Отправился на промысел нерпы охотник из Уэлькаля. И тут льдину, на которой он находился, оторвало и понесло в море. Пока были у него патроны, бил он нерпу, ею и питался. Но патроны закончились. Лёд, на котором он дрейфовал, начал постепенно таять, ибо время шло к весне. Охотник присматривался к торосистым местам, где бы ещё можно было продержаться. Выбрал такое местечко и устроил себе жилище в снегу. Постелил внутри нерпичью шкуру, вход тоже завесил шкурой.

Патронов уже не было, и вместо еды начал он отрезать по кусочку шкуры, на которой спал, и жевать её. Со временем съел и шкуру. Тогда он начал жевать кожаные ремни из своего охотничьего снаряжения.

Но вот однажды откинул он шкуру, прикрывавшую вход в его жилище, и увидел на снегу мясо трубача — тамунык, которым обычно питаются моржи. Осмотрелся охотник и увидел у края льдины следы от когтей моржа. Понял он, что это морж ему подкинул еды, срыгнув из своего желудка содержимое. Поблагодарил он моржа, пообещав по возвращении на берег отблагодарить своего спасителя как следует.

На другой день рано поутру разбудило его чьё-то громкое дыхание. Откинул он шкуру и увидел нырнувшего в воду огромного моржа, который опять доставил ему мясо трубача.

Шло время. Лёд, на котором находился охотник, совсем истончал.

Однажды во сне он почувствовал, что его качают волны. Проснулся и услышал крики морских птиц. «А ведь я возле берега нахожусь», — подумал охотник. Откинул он шкуру и увидел поблизости высокую гору. Оказалось, что ночью его льдину прибило к берегу возле какой-то горы. Догадался охотник, что это тот самый морж, который кормил его всё это время, толкал её к берегу.

Ступил охотник на спасительный берег и, не веря ещё своему спасению, сел и заплакал. Потом огляделся повнимательней и понял, что его яранга должна находиться по другую сторону горы. Нужно было ещё немалый путь проделать до родного дома.

Вечером отправился он в путь, думая только о том, чтобы своим появлением не напугать жену и ребёнка.

Вот и родная яранга. Подошёл он ближе и снаружи говорит громко: не пугайтесь, мол, это я вернулся! А с той поры, как отправился он на охоту, прошло три или четыре месяца. Тут люди из соседних яранг набежали, смотрят, удивляются: как это он жив остался и где столько времени пропадал? А охотник только рукой машет: дескать, дайте хоть немного отдохнуть, выспаться, завтра обо всём по порядку расскажу…

А вот другой случай, о котором поведал мне Николай, а ему в своё время рассказали старики, собиравшиеся в какой-нибудь яранге и предававшиеся повествованиям легенд и сказаний, пришедших к ним из глубокой старины.

Произошло это недалеко от селения Лорино, в Мечигмене. Там жил один охотник. Была зима, и на берегу был довольно длинный припай, на краю которого громоздились торосы.

Поднялся на них охотник и в бинокль увидел лежащего на льду лахтака.

Посмотрел в ту сторону, откуда раздавался рык животного, и увидел у кромки воды лежащего голого человека, который время от времени поднимал голову вверх и кричал по-звериному. Совсем как лахтаки на лежбище.

Посмотрел охотник снова в бинокль: лежит у кромки воды голый человек. Попятился охотник, бегом кинулся в сторону яранги. А бежать далековато! Бежит, оглядывается и видит, что тот человек за ним гонится. Прибавил он ходу, да и тот не отстаёт. Уже совсем близко за спиной слышно его тяжёлое дыхание. Сорвал тогда охотник ружьё со спины и, не глядя, выстрелил назад. Оглянулся и видит, что тот, кто бежал за ним, убит. Подошёл к нему и говорит: «Завтра приду, положу тебя в землю».

Вернулся охотник в ярангу старшего брата и рассказал ему обо всём.

Наутро пошли они к тому месту, где лежал убитый, и оказалось, что льдину, на которой он находился, за ночь оторвало от берега и унесло в море.

Вот так человек-лахтак не пожелал быть захороненным в земле и ушёл в свою родную стихию.

Сказывают, что год спустя ушёл в иной мир и старший брат охотника.

Когда стало возможным, ездил Николай Гальгаугье на вельботах к своим родственникам, что проживали на острове Святого Лаврентия, на Аляске, в США. Его родной дядя жил в Сивукаке — на острове Гэмбелл, богатом различной живностью. Много здесь рыбы, море выбрасывает в изобилии морскую капусту, которая полезна для организма человека и постоянно используется в пищу. Летом местные рыболовы ловят палтуса, который по размерам даже нерпу превосходит, имеет белое вкусное и нежное мясо.

Родственники Николая, проживавшие в Сивукаке, по его словам, жили неплохо, питались своей национальной пищей, на долгую зиму заготавливая мясо морзверя, для добычи которого у них имелось всё необходимое: оружие, боеприпасы, гарпунные пушки. Добывали гренландского кита традиционным способом.

Посещал там Николай и концерты аляскинских эскимосов. И хотя у себя на Чукотке он участия в песнях и танцах не принимал, там его родственники как-то попросили исполнить песню деда Валяны, который после закрытия границы оказался на острове Сивукак.

Анкалын, отец Николая, пел и танцевал и обучал эскимосскому искусству молодёжь. Раньше эскимосы пели и танцевали всегда и просто так, потому что песни и танцы ежедневно были у них в обиходе, как отображение их душевного состояния, а сейчас они танцуют и поют только на сцене во время праздников и фестивалей.

И когда аляскинские родственники Николая запели песню деда Валяны, он вышел, и начал танцевать, и, видимо, танцевал хорошо, от души, если они просили его исполнить танец ещё и ещё раз.

С грустью вспоминал Николай ту прошлую жизнь, какой эскимосы жили раньше, сами себя обеспечивая всем необходимым: шили себе тёплую меховую одежду, кожаную обувь из нерпы, лахтака, камусов, кухлянки из оленьих шкур.

Мужчины в те годы были физически крепкими, выносливыми, настоящими добытчиками.

Но уже на поколении Николая произошла ломка традиционного уклада жизни эскимосов, их образа жизни, в результате чего бывшие крепкие родовые хозяйства распались, и, как следствие всех эти перемен, изменились даже нравственные отношения между людьми, их психология.

Николай хорошо помнил те времена, когда старики ездили по осени к своим друзьям — оленным людям, производили натуральный обмен. Морзверобои везли в тундру кожу морских животных, шкуры, жир, кожаные ремни — всё то, что нужно было тундровикам в их повседневной деятельности, а обратно привозили туши оленей, оленьи шкуры, камус.

И все были довольны.

Сирениковцы в сентябре на байдарах ходили в Курупку, откуда ещё километров двадцать с лишком пешком шли в тундру, куда доставляли атымпат — то, что подлежало обмену с оленеводами, и оттуда тоже возвращались пешком и тоже обильно нагруженные — олениной, шкурами, камусом и прочим.

Как-то раз Тагругье и Кымугье с недоумением спросили, почему, мол, их односельчанин Куарын всегда позже всех отправляется к берегу, а когда они приходят, он уже поджидает их возле байдар? Давайте, мол, после забоя оленей посмотрим, как это происходит?

И вот Тагругье и Кымугье пошли к берегу, а по пути остановились и решили понаблюдать за Куарыном, который, как и все, тоже шёл с грузом на спине. Шёл он, и шёл, и остановился возле высохшего озера. Сидят Тагругье и Кымугье в своём схроне, наблюдают за ним и видят — распахнул руки Куарын и закричал по-птичьи: «А-алик! А-алик!» Наклонит голову к земле и снова кричит: «А-алик! А-алик!» Видно, что хочет он взлететь, но что-то ему не даёт сделать это. «Что же я на этот раз не могу взлететь?» — недоумевает он, и всё пробует взлететь, и никак не может.

«Мы, наверное, ему помешали, — сказал Тагругье. — Давай не будем ему мешать, уйдём потихоньку». И они ушли.

Да, немало эскимосов в былые времена обладали магией, и многое было им подвластно.

Или вот. Сидели на берегу две старушки. Одна другой и говорит: а ну-ка, попробуй добыть кита, а то состарились и никогда не пробовали, как действует Слово. Давай ты добудешь кита, а я доставлю его к берегу.

Одна из старушек взяла острый камень. В это время далеко от берега появился кит. Бросила старушка в его сторону камень. Ушёл кит под воду, а когда вынырнул, то был весь в крови. Опять ныр­нул и вынырнул, но уже был мёртвым. Оказалось, что старушка камнем убила его.

— Теперь ты должна его к берегу пригнать, — сказал она другой старушке, повернувшись к ней, и не увидела её. Зато в море плавала косатка.

Подплыла косатка к убитому киту и повела его к берегу. Подплыла к берегу и вновь вышла из моря старушкой.

Стали обе кричать селянам: идите на берег добычу делить!

Вот так испытывали эскимосы раньше силу Слова. И разбушевавшуюся погоду некоторые могли усмирить одним только Словом.

Весной, когда открываются реки, впадающие в озеро Имтук, приходит голец.

Однажды Николай и его друг Петя Коой отправились на промысел гольца. Николай прихватил с собой ещё и дробовик, чтобы заодно поохотиться и на уток.

Рыбалка шла хорошо. У него на счету уже было семь гольцов, как вдруг увидел он появившиеся на озере большие разводья. Это была стая уток.

Схватил он дробовик и только приготовился стрелять, как неосторожно поскользнулся и упал в воду. Вместе с ним в воду ушла и вся пойманная им рыба. В руках у Николая ружьё, сильное течение тянет его вглубь, под лёд, вода холодная. Петя Коой находится поодаль, отвернувшись в другую сторону, не видит, что произошло. Николай кричит ему, но товарищ не слышит. Барахтается Николай в воде, которая затягивает его, сил у него уже не оставалось, и на лёд никак выбраться не может. Вот Петя повернулся в его сторону, видимо, услышал-таки крики, но присматривается, не может понять, что случилось, пока, наконец, не увидел торчащую изо льда в воде голову.

У Пети вместо одной ноги протез, и то побежал, прихрамывая, насколько мог быстро.

— Снимай телогрейку, брось одним концом ко мне, сам близко не подходи! — кричит ему Николай. Тот сорвал с себя телогрейку, один конец ему бросил, второй в руках держит. Еле-еле вытянул друга на лёд.

Добрались они до избушки. Николай снял с себя одежду для просушки и говорит Пете, чтобы тот шёл домой, а сам он здесь останется, ещё порыбачить и поохотиться.

Лёг Николай возле костра и уснул крепким сном. Проснулся оттого, что собака тянула его зубами за камлейку. Ничего со сна понять не может. Насилу пробудился, смотрит, а со стороны косы медведь к ним идёт. Тут Николай сразу проснулся, схватил дробовик, стоит, ждёт. Когда косолапый подошёл поближе, он выстрелил. Медведь выстрела испугался, повернулся и побежал прочь…

В каких только переделках не пришлось побывать герою моего повествования за всю его жизнь!

Но всякий раз наступал следующий день и снова выходил на свою охотничью тропу потомственный морзверобой.